Среди специалистов и наставников «Маминой школы» были не только педагоги. В Новгородской «Маминой школе» и дети, и родители пришли в восторг от занятий с художниками Светланой Акифьевой и Александром Варенцовым. Оказалось, что рисовать для многих из них – интереснее, чем писать. А когда дело вызывает интерес, оно развивает мозг намного лучше, чем то, на которое приходится расходовать силу воли.

Чем  искусство  может быть терапевтичным?

Светлана Акифьева, директор частного художественного музея, кандидат искусствоведения, город Новгород, педагог «Маминой школы»

Однажды нас с мужем, художником Александром Варенцовым, спросили: «А сколько лет вы проводите занятия с особыми детьми?» И мы только тогда осознали: а ведь да, проводим. Просто мы никогда не обращали внимания на то, что кто-то из ребят – особенный. Для тех, кто плохо видит, брали краски поярче, тем, кто плохо владеет руками, подбирали удобное положение кисточки. В мире жили и живут миллионы художников, и каждый держит или держал кисть по-своему, так, как удобно ему. Поэтому мы каждому из детей помогаем найти правильное положение кисти – и детям с ДЦП тоже.

Правильно наше учреждение называется «Мастерская реалистичной живописи Александра Варенцова». И в первую очередь это музей. Но музей, в котором можно все потрогать, пощупать и примерить на себя.

У нас есть специальная мастерская: четыре раза в неделю сюда приходят дети, родители, взрослые без детей – заниматься искусством. Одна из наших участниц – женщина, которая буквально ходит на руках. Ноги ее после травмы почти не слушаются, но ей это не мешает творить. Раньше, кстати, она занимала высокие посты в военной промышленности, но потом решила больше времени уделять тому, что ей действительно нравится, рисованию. Она для нас как икона жизнелюбия.

А недавно проводили экскурсию для глухонемых посетителей. С ними, конечно, была женщина-сурдопереводчик, но общаться через переводчика – это же сложно. И я сама взяла в руки игрушки, начала этими игрушками с ними здороваться – люди так расцвели! Как будто они именно этого и ждали. И мы начали с ними общаться на каком-то особом языке жестов, мимики, искусства и оптимизма. И даже разговорились: они задавали вопросы, я отвечала… Как я это делала? Мистика, но мы понимали друг друга!

Словом, принимаем мы всех, не ставя никаких ограничений по возрасту, талантливости или «особости». Есть даже ребята, которые приходят посмотреть, как занимаются другие: сами поначалу стесняются. Ничего страшного, пусть наблюдают. Я-то знаю, что потом они тоже возьмут кисточки в руки!

Я даже не помню, как к нам пришла Настя Бегунова и ее дочка Саша. Может быть, по совету других, может, просто увидела вывеску и заинтересовалась. Саше тогда было лет пять. Маленькая, худенькая девочка и такая маленькая худенькая мама. Они вообще очень похожи: не только внешне, но и улыбками.

Саша плохо видит и плохо слышит. Ей помогают очки и слуховые аппараты, но это такая… помощь «на безрыбье». Больше всего Саше помогает мама, обучая ее жить в мире, где люди видят и слышат. И чувствовать себя в нем вполне уверенно.

Так вот, Настя привела Сашу в нашу мастерскую – учиться рисованию.

 – Давайте стульчик повыше подберем, – предложила я, увидев Сашу.

Потом мы нашли для нее удобную кисть, дали ей большой лист бумаги – и Саша стала рисовать вместе со всей группой. Я вообще не знаю, инклюзия у нас это или нет: ребята занимаются в одной группе, и все. Фактически мы даем детям место, где они могут творить. И помогаем им в этом.

Недавно, кстати, Саша смогла отличить оранжевый цвет от красного. Раньше они сливались для нее в один, а тут вдруг, рисуя апельсин, она четко взяла оранжевый. Я радовалась так, словно Саша защитила диссертацию.

Пока Саша творила, мы с ее мамой Настей говорили о жизни. И Настя рассказала мне про Сообщество семей слепоглухих, про Юлию Кремневу, про «Мамину школу». Слушать ее было одновременно и страшно (какими мелкими кажутся все наши проблемы по сравнению с тем, что в семье может родиться ребенок, который не видит и не слышит, и как к нему пробиться?), и интересно.

Именно так, интересно: я вдруг поймала себя на мысли, что мне хочется узнать, а что дальше? Потому что среда людей, которые помогают слепоглухим людям влиться в общество, она… Надеюсь, никто на меня не обидится за такие слова? Она не убогая! Мы же привыкли: если у человека в жизни большие проблемы со здоровьем, то это одновременно сопровождается нищетой, зацикленностью только на болезни, бесконечными слезами. Так вот, в сообществе семей слепоглухих – обычные люди. У них ничуть не сужен круг потребностей, они смеются, шутят, интересуются миллионом других вещей помимо реабилитации – и при этом они делают для реабилитации своих детей больше, чем вся система.

 – А Юлия не собирается в Новгород? – спросила я у Насти. – Хочется познакомиться.

 – Собирается! – улыбнулась Настя. – Мы хотим провести «Мамину школу» в Новгороде. Может, и вы поучаствуете?

У нас с мужем такая позиция: если мы чем-то может помочь, должны это сделать. И, разу уж наши жизненные дороги пересеклись с Сообществом семей слепоглухих, отвернуться от этого факта мы не имеем права. Да и не хочется.

Помню, как Юля приехала к нам, прошла по коридорам музея. Большого нашего увешанного картинами музея.

 – У этого помещения только один минус, – рассказала я ей, – оно съемное. Но мы взяли его после пожара, разрушенное, пустое. Восстановили на свои деньги, сделали ремонт – и вот, теперь работаем.

 – То есть вы – не государственное учреждение, верно? – уточнила Юлия.

 – Нет, живем либо на то, что зарабатываем сами, либо на гранты.

Было приятное ощущение: вроде бы человек тебе мало знаком, а ты говоришь с ним на одном языке. Обсуждаешь проблемы не для того, чтобы их обсудить, а чтобы найти решение. Говоришь на важные темы не для того, чтобы показаться умнее, а для того, чтобы услышать мнение другого человека. Рассказываешь о себе не для того, чтобы произвести впечатление, а чтобы дать информацию.

Конечно, проблемы за одну встречу мы не решили. Но тут – как с детьми: нужно углубиться в ситуацию и наблюдать. С ходу «в яблочко» можешь не попасть. Но если внимательно наблюдаешь и анализируешь, непременно найдешь выход. Нащупаешь. Мы ведь часто, как слепоглухие, действуем наощупь. У них, кстати, это получается намного лучше, чем у нас.

Обычно я ставлю себе такую цель: чтобы человеку, который у нас занимается, было хорошо. И после этого думаю: а какие инструменты я могу человеку дать, чтобы ему было хорошо? Искусство – оно же терапевтическую функцию несет. Все художники знают – если у тебя что-то болит, нужно идти в мастерскую и писать. И в голове словно что-то щелкает: боль перестает чувствоваться. Очевидно, в самом искусстве заложена какая-то интенция перезарядки. После работы чувствуешь одновременно усталость и наполненность. Бывает, мы с мужем идем после работы – и остро видим красоту совершенно обычных, непритязательных вещей, вплоть до трещин на доме.

…У меня нет больных детей. Но у меня вообще нет детей. Наверное, еще и поэтому я острее чувствую тех мам, у которых есть сыновья и дочки с нарушениями здоровья. Хотя – ирония судьбы! – сама себя совершенно не ощущаю бездетной. Вокруг меня такое количество учеников, которых веду по жизни, что я – словно вечная мама.

 – А вы можете поучаствовать в нашей «Маминой школе»? – спросила меня Юля, и я тут же ответила:

 – Да!

Это, кстати, очень важно: если у вас есть свой проект, берите в него только тех, кого не нужно уговаривать. Если вы долго упрашиваете человека, и он, наконец, соглашается, не ждите от него большой отдачи: он все равно «не с вами».

Так вот, я согласилась сразу же.

Первые шаги всегда оставляют двоякое впечатление. Вроде бы мы сделали все, что могли, но кажется, что этого недостаточно и надо бы больше. Анализируя ситуацию, начинаешь думать: вот здесь можно было бы улучшить, здесь – углубить… Но, может, это и хорошо, что так. Пусть все идет естественно. А в следующий раз мы, помня свой опыт, сделаем еще лучше. В конце концов, если что-то пойдет не так, мы знаем, как быстро все переорганизовать.

 – А мы рисовать будем? – первое, что спросили ребята, которые пришли в «Мамину школу». Среди них были и здоровые братья и сестры ребят с проблемами слуха и зрения, и слабовидящие… В целом, для художников группа была достаточно легкая. Если бы не Андрей.

Андрею 15 лет. Его называют «дикий ребенок». Он почти не видит и почти не слышит – и с ним почти никто не занимался. То есть Андрюша рос так, как рос бы обычный ребенок. Но если обычный, будучи трын-травой, сам впитывает впечатления и информацию из окружающего мира, то ребенок, чьи каналы информации перекрыты, начинает ее черпать из себя. И нисколько не заботиться о том, как он выглядит во внешнем мире – хотя бы потому, что он толком не понимает, что это – внешний мир.

Андрюша рычал. Если ему что-то нравилось, он громко и отчетливо кричал: «Рррррр!!» Дети пугались, да и мы поначалу не знали, как с ним себя вести. Мы объясняли ребятам:

 – Андрей не умеет радоваться по-другому. Он улыбается не так, как вы, а его «Рррр!» – это на самом деле «Ура»!

И сами бесконечно наблюдали за ним.

 – Смотрите, как бережно он ощупывает предметы, – говорила я коллегам, – он ведь боится их сломать или уронить. Он чувствует их красоту, это же видно!

Единственным каналом коммуникации для Андрея был тактильный – и он хотел пользоваться им на полную катушку. Наверное, лучше было бы не включать его в группу, а спокойно и долго работать с ним один на один: дать ему возможность нащупаться, начувствоваться всласть, наобщаться с педагогом – как получится, один на один.

Но даже в группе Андрей не оказался «разрушительным фактором»: дети быстро привыкли к нему. Да, вздрагивали от его внезапного «Ррррр!», но рефлекторно. И быстро отмахивались: а, это Андрюша что-то интересное нащупал!

 – Ему сейчас нужны постоянные тактильные впечатления, – говорил мне муж, – мозг хочет работать, требует новых впечатлений! И я соглашалась с ним.

Вообще, мозг – очень интересная система. Я уверена: если есть даже остаточное зрение или слух, на них нельзя махать рукой. Забросишь, скажешь: «ну что там – одна сотая от единицы? Чего развивать-то?» – исчезнет и сотая. А если даже через эту одну сотую давать мозгу какую-то информацию, он ее не забросит, а попытается развить. Как? Не знаю. Но он и правда это делает!

В «Маминой школе» мы показали возможности художников в развитии человеческого мозга. И речь шла даже не о художественном вкусе, речь о способностях к коммуникации. Давая детям возможность рисовать, мы учили их общаться с миром.

«…Не имею слуха, не имею зренья, Но имею больше — чувств живых простор: Гибким и послушным, жгучим вдохновеньем Я соткала жизни красочный узор.

Если вас чаруют красота и звуки — Не гордитесь этим счастьем предо мной! Лучше протяните с добрым чувством руку, Чтоб была я с вами, а не за стеной…”

Скороходова О.И. Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир. — М., 1990.